Когда на холодном севере рождается ураганный ветер, который прилетит и будет жестоко трепать тундру, земля непонятным образом чувствует беду. Невысокие листья карликовой берёзы начинают дрожать. Вначале один листик, затем веточка, и вот уже само деревцо в отсутствии ветра слегка раскачивается, словно воин, готовящийся к сражению.
Старый Уэхе причалил к берегу. Припав ухом к земле священного острова, он явно слышал непрерывный гул. Звук издавала земля и это был страх перед нарождающейся опасностью.
Что может быть? Чего опасаются духи земли? Северное небо раскрыло объятья, и солнце заскользило в голубой вышине. Море принесло к берегу какое-то бревно, и пенистые волны забавлялись с галькой, бросая на неё и вновь забирая деревянную игрушку.
Солёный ветерок пищал криками птичьего базара. Духи неба явно благоволили к своим детям - ненцам, их чумам, и их оленям. Короткое лето было в самом разгаре. Но что-то тревожило подземный мир.
Уэхе, ступив на остров, сразу понял это, ему необходим был совет. Ноги старика дрожали при ходьбе, земля тоже слегка колыхалась, словно он шёл в тёмном чуме по спящим соплеменникам.
Дойти, только дойти до святилища. Каждый шаг давался с трудом. Уэхе смотрел вокруг: скудные травы и цветы склоняли головы, словно боялись встретиться взглядом. Деревья-уродцы, подобно зашедшему в кашле человеку, тряслись в непонятном ритме. Видно было, что надвигающуюся битву они проиграли заранее.
Уэхе бежал что было сил, падал, вставал, и вновь падал. Сердце старика бешено колотилось, когда он добрался до святилища...
Остров Хабидя-Я - святая земля, назывался так не случайно. Здесь приносили жертвы идолам даже ненцы из самых дальних тундр.
Мужчина должен был побывать на святой земле хотя бы один раз, попросить духов об удачной женитьбе, об охоте, о своём здоровье, и о счастье близких. Для этих целей, летом на лодках, а зимой на оленях, привозили с большой земли вырезанных из лиственницы идолов, и вкапывали в землю, лицом на Восток.
Попавший на остров, по рассказам предков и по особым приметам, безошибочно находил принадлежащего его роду деревянного заступника. Перед идолом резали оленя. Рот смачивали свежей кровью, приглашая к совместной трапезе.
Лучший кусок печёнки оставляли божеству. Затем просили о сокровенном, и уходили, не оглядываясь, подарив рога и копыта святому месту.
Оставшееся мясо оленя должны были откушать ждавшие ходока родственники. А если на пути встречался чужой идол, его необходимо было также задобрить подарком - пуговицей, иголкой, или какой-то другой безделушкой.
Из века в век совершалось паломничество на Хабидя-Я (Вайгач). На юге был установлен идол Вэсако (старик), на севере - Хобако (старуха). По преданию у них было четыре сына, которые родили своих детей. Внуки выросли и разошлись по свету.
Когда-то Уэхе, приплыв первый раз, он потерял в бурлившем море сработанного долгими зимними ночами идола и решил двигаться на север, просить о помощи старуху Хобако.
В лицо, стрелами врагов, хлестал холодный дождь. Уставший от ремней полуживой олень дрожал всем телом и бил копытами воздух. Ветер долгое время отбрасывал лодку от берега, словно старуха-мать не хотела видеть молодого охотника. Наконец, закрепив лодку, Уэхе из последних сил притащил на гору связанную жертву. Упал перед старухой ниц и прошептал:
"О мать, наша заступница! Я сын твой, Уэхе. За что ты гневаешься на меня. Мы все дети твои, рабы твои. Как скажешь ты, так и волю твою исполним".
Промолвив фразу, вспорол горло оленя. Брызнувшая кровь, перемешиваясь с дождём, струилась фонтаном в сторону идола. Пытаясь убежать от горькой судьбы, животное билось в агонии. Когда всё было кончено, они затихли одновременно на мокрой траве, человек и тело оленя.
Молодой охотник пролежал в забытье долгое. Наконец, ветер, наигравшись с тучами, успокоился. Солнечный диск подкрашивал белую полярную ночь оранжевым заревом. Спустившись с бугра к берегу моря, охотник устроился на отдых в своей лодке. Завтрашний день будет решающим. Либо Хобако станет заступницей его рода, либо придётся вернуться домой ни с чем.
Проснулся он рано. Где-то в вышине зависла краснозобая казарка. Казалось, что птица, издавая пронзительные звуки, наблюдает именно за ним. Утренние лучи солнца играли на грубом лице идола. Две боковые палки, обозначающие руки, звали Уэхе в объятия. Старуха ему улыбалась.
Много раз полярный день и полярная ночь меняли друг друга. Уэхе привёл в родительский чум жену. Отсчитывая зимы по пальцам на руке, когда выпадал черёд мизинца, ненец приплывал на остров, привозил подарки старухе-идолу. Хобако в ответ посылала удачу в охоте и тепло в семейном чуме.
Каждый раз идол встречал охотника по-разному. Иногда сердился за долгую разлуку, иногда, словно не замечал, иногда слегка улыбался и ласкал взор человека своими пустыми глазницами, словно стеснительный ребёнок.
Прошлым летом спутница старика, вслед за его родителями, ушла в мир иной, и он остался в чуме один. Выросшие дочери уже давно каслали по другой тундре со своими семьями.
Ступая, между хаотично разбросанных рогов и костей, старик подошёл совсем близко. Почерневший от времени заступник выглядел неважно.
Казалось всё как всегда: Хобахо, расставив руки, звала в объятия, её почерневшее от времени тело виделось таким же твёрдым.
Но душа старухи не отдавала былой силой. По числу лежащих подарков Уэхе понял, что к старухе люди давно не приходили. Ненец дрожью тела ощутил, как деревянный идол плачет и просит о помощи.
На материковой тундре в чумы соплеменников постепенно приходили жить новые боги, нарисованные на дощечках: всадник на коне пронзал копьём страшного змея, женщина с ребёнком вселяла спокойствие и уверенность, а старичок с бородкой и крестом в руке, казалось, смотрит внутрь и видит саму душу.
Новые Боги не требовали смазывать кровью губы и приносить подарки. Они просили верить именно в них, и соблюдать 10 жизненных заповедей.
Старая, простоявшая зиму трава уже не будет цвести, засохшее дерево не порадует свежим листиком - но ушедший друг остаётся в памяти навсегда, нельзя осквернить его могилу.
Уэхе слышал, что в дальней тундре уже сжигали идолов и на их месте ставили часовенку, или церквушку. На большой земле это казалось долгим, как полярная ночь. Верилось, что духи заступятся за своих идолов и покарают взбунтовавшихся людей, однако подобного не происходило.
Значит, новые Боги действительно сильнее? Значит со временем, придут и на остров, сожгут растерявшую силу старуху?
Уэхе не бросит старуху, она много сделала для него.
- О, духи священного острова, я раб ваш, Уэхе. Я не брошу дочь вашу, Хобако, - обратившись к святилищу, промолвил ненец, и улыбка засияла на его морщинистом лице.
Глупая гагара небрежно кладёт яйца в небольшую лунку на земле. Хищные птицы и звери находят её кладку и съедают, оставляя гагару без потомства, отчего она плачет криком о своей судьбе.
Уэхе спрячет старуху на северной земле. Туда редко плавают соплеменники, а русские поморы, если увидят, то никогда не тронут ненецких богов, так же как и ненцы, не прикоснутся к поморским крестам. Путь туда сложный, и море весьма капризное.
- Потерпи старуха, Уэхе придёт за тобой на следующее лето. Вот только выменяет на оленей лодку побольше и придёт.
После этих слов ненец положил к основанию идола свой нож и потихоньку засеменил к лодке. Ненец обозначает человек, а человек без ножа - вовсе не человек.
* * *
Грозный июль 1943 завершал свой бег. Северное лето находилось в зените, и полярный день подходил к концу. Утренний туман стелился по земле, скрывая от высадившихся на остров людей очертания гор и долин.
Моряки в лодке пожелали успеха остающимся, и, договорившись о времени встречи, отчалили от берега. Двое, нагруженные рюкзаками, взяв направление на одну из гор, спешили подняться на её вершину.
Шаги давались с трудом. Стиснутые долгое время в узком пространстве подводной лодки, люди еле шли. Мелкие камушки недовольно хрустели, а редкая трава сминалась под чужим сапогом, но они упорно двигались к цели.
Солнце начинало подниматься над горизонтом, и вот уже не слышны сливавшиеся с рокотом моря звуки птичьего базара. Вдруг, впереди из тумана, мелькнул какой-то стоящий вертикально предмет. Что это здесь? Неужели на этом безмолвном острове кто-то есть?
Их охватило чувство непонятной тревоги. Предмет оказался вырезанным из дерева и почерневшим от времени идолом, с растопыренными руками, и руки эти заслоняли от чужаков остров, словно приказывая не идти дальше. Рядом блестели кости каких-то животных, ржавели похожие на топорища железки.
- Ну, ты посмотри, Отто, какое уродство! Какой уродливый идол. Это что, русское искусство? Какую ценность для мировой истории и культуры несут русские, - с презрением говорил обер-лейтенант Фридрих Фаус.
- Да ты гляди, они идолу ещё и сиськи вырезали. Это женщина. Ненавижу эти неполноценные восточные расы!
Выговорив на одном дыхании, немец дал короткую очередь из автомата по деревянной бабе. Две пули отколупнули дерево возле рта, придав и без того не ласковому лицу свирепый оскал. Звук выстрелов подхватило эхо.
- Что ты делаешь, Фридрих! Мы здесь совсем не для этого. Если нас засекут русские, то обнаружат наши приборы. Мы провалим задание. Советы пригоняли сюда, на Новую Землю, целый пароход женщин и детей, видимо, для сбора птичьего пуха и яиц. Здесь могут быть их базы ВМФ. Нужно быть особо осторожными. После рейда нашего крейсера на Диксон русские поняли, что мы хотим перекрыть им американские поставки по Северному морскому пути. А идол, видимо, поставлен их северным народом, который они называют ненцами, - отвечал Отто.
- Да, друг мой, их русские зовут ненцами, а нас - немцами. Одна буква в слове, а какая разница в смысле.
- Господин Фаус, не нужно злить чужих богов. Вдруг они захотят отомстить?!
Сбросив рюкзаки, диверсанты решили сделать привал и немного перекусить.
- Видишь ли, Отто, я родом из Кёльна. Ты наверняка слышал про наш Кёльнский собор? Одно время это было самое высокое здание в мире. Так вот, наш собор строился более 500 лет. Видел бы ты, какие там барельефы, какие фрески, как тонко вырезаны лица святых. В соборе покоятся волхвы, предсказавшие появление Иисуса. Перед отправкой сюда, на Север, я исповедовался у пастора и получил благословение. Я даже отколупнул камушек от нашего собора. Я не боюсь чужих богов. А эта баба просто уродство. Да, кстати, а как они её сюда доставили, ведь деревья здесь не растут?
- Фридрих, возможно, морем приплыло дерево, его сюда затащили и уже здесь обстругали. Но в любом случае место безлюдное. Я смотрю, прошедшие 10 - 15 лет к идолу никто не приходил. Значит, русских рядом нет, можно не опасаться.
- Отто, прости меня за эту стрельбу. Нервы совсем ни к чёрту. Под Москвой погибли два дяди, а я так и болтаюсь по этим северным островам. До сих пор не видел ни одного русского, кроме этой бабы. Почему нас не посылают разгромить их полярные станции?
- Да что толку от полярной станции! Один потопленный корабль ценится больше. Советы не получат американскую тушёнку и начнут дохнуть с голоду, - парировал Отто Вильфшток.
Привал подходил к концу. Вильфшток потянулся всем своим телом так, что захрустели суставы. На душе у немца оставалось ощущение тревоги. В Бога Отто верил и не верил одновременно. До войны он был синоптиком и чётко понимал, почему вылетает из тучи молния, гремит гром, отчего случается дождь. Ничего удивительного для него тут не было.
Данная высадка на остров, в качестве диверсанта, являлась не первой. За 10 лет до войны он побывал в составе научной экспедиции вместе с советскими учёными на русском севере, но деревянная баба внушала-таки суеверный страх.
Просоленное ветрами, омытое дождями, закалённое снегами и туманами бревно, казалось, вдруг оживёт и отдубасит чужаков своими граблями-руками.
И почему он тоже не взял с собой оберег из Германии? Да, нужно идти, нужно отбросить примитивные мысли. А впрочем... Яркая идея осенила разведчика.
- Фридрих, давай отдадим этой бабе кусочек шоколадки. Северные народы всегда так делают.
- Господин Вильфшток, да Вы совсем умом тронулись за время плавания. Впрочем, поступай, как хочешь,- с этими словами обер-лейтенант поднял груз, закинул через плечо лямки и зашагал дальше.
Синоптик отломил кусок от плитки шоколада, положил его перед идолом и заспешил догонять товарища.
Взобравшись на гору, разведчики первым делом осмотрели окрестности. Неприятеля не наблюдалось. Набежавший ветерок победоносно разогнал туман, представив взору унылую картину.
Пологие склоны, как раненный солдат бинтом, закрылись зеленеющим мхом. К морю они имели более крутой срез, где птицы устроили гнездовья. В долинах блестели оставшиеся после таяния снегов озёра.
Бинокль позволял увидеть стадо оленей, пришедшее на водопой, а вдалеке, на море, различить отдававшие голубизной айсберги.
Их подводная лодка залегла где-то рядом. Моряки отдыхающей смены наверняка травят анекдоты и вспоминают Германию.
Почти два дня ушло на сбор и установку аппаратуры. Они спали поочерёдно в спальных мешках, в обнимку с туманом. После спёртого воздуха в тесной субмарине, очередная высадка была как долгожданная тюремная прогулка.
"Скорее бы заканчивалась эта война" - думал Фридрих.
Наконец, проверив зажатые камнями антенны и убедившись в неузнаваемости замаскированной радиометеостанции, немцы заспешили к побережью.
" Скоро август вступит в свои права, закончится полярный день, затем пройдет и сентябрь. Командир их субмарины обер-лейтенант Вихман расставит мины в заданных квадратах и возьмёт курс на базу в Норвегию. Оттуда можно будет съездить в отпуск в Германию" - шагая, мечтал Отто, но его мысли были прерваны.
Подняв взор, он без труда определил перемену погоды. Усиливающийся норд-ост гнал на остров свинцовые тучи. Отто думал только об одном, успеют ли они добраться до берега, где должна ждать лодка. Нужно быстрее убираться с этого проклятого острова.
Так оба разведчика пробежали мимо идола, даже не посмотрев в его сторону. А если бы оглянулись, то заметили, как подобно мине, возле старухи Хобако чернеет нетронутый кусок шоколадки.
* * *
Большая часть личного состава подводной лодки С-101 собралась в кают-компании. Вопрос должен был обсуждаться серьёзный, и посему пришла отдыхающая смена.
Капитан Трофимов дождался, когда все расселись по местам, и, стоя перед картой Ледовитого океана, начал говорить. Казалось, будто портреты Сталина и Ленина за его спиной, смотрят на экипаж по особому.
- Всем вам, товарищи, известно, что под Курском гитлеровская Германия потерпела очередное поражение. Ведомые партией и правительством советские войска пядь за пядью освобождают родную землю. Так почему же, спросите Вы, командование Северного флота поручило экипажу нашей подлодки выйти в патрулирование в Карское море, казалось бы, отсиживаться в тылу?
- Нет, отвечу, Карское море это не тыл. В начале войны фашисты думали, что быстро захватят с суши наши северные порты, и не направляли сюда свои корабли. Но, когда Гитлер обломал зубы со взятием Мурманска, их подлодки стали появляться в нашем тылу. В прошлом году немецко-фашистское командование, для срыва перевозок по Северному морскому пути, направило в Карское море тяжёлый крейсер "Адмирал Шеер", который потопил наш ледокол "Сибиряков". Однако враг получил хороший отпор от береговой батареи на Диксоне. А в этом году, сразу после вскрытия льда, разведке удалось запеленговать подводные лодки противника.
Капитан развернулся и не спеша показал указкой на карте.
- Здесь, здесь и здесь.
Взгляды устремились на карту. Подводники слушали капитана, словно студенты учителя перед экзаменом.
- Одним словом, задание у нас серьёзное. В эфир выходить не будем, только наблюдение за противником, - подытожил Трофимов.
- Вопросы есть?
- Товарищ капитан, а правда, что немцы, соблюдая суеверия, из портов в пятницу не выходят? - спросил молодой акустик Евгений Маточкин.
Парень был своеобразным громоотводом, любил пошутить, а товарищи шутили над ним. Когда Евгений только появился на подлодке, кок попросил помочь приготовить макароны по-флотски. Мотивируя тем, что закончилась соль, Евгению поручили наполнить бак океанской водой. Ох, и смеялся же тогда экипаж. Однако сейчас Трофимов был серьёзен.
- В пятницу распяли Христа, вот они и боятся. Немцы народ суеверный, но я думаю, в военное время всё изменилось. А ты сам, Маточкин, акустик и комсомолец! Ты хоть раз слышал, чтобы в воде кто-то разговаривал? Маточкой русские поморы называли Новую Землю, а шар обозначало – пролив. Отсюда и название пролива Маточкин шар. Так что Маточкин - за родную землю воюешь.
Подводники расслабились, улыбки засияли на лицах. Задание было понятно. На флоте издавна повелось - побеждают сообща и погибают все вместе. Экипаж - единое целое, экипаж - это семья. Именно поэтому акустику было немного неудобно перед товарищами...
Перед войной, когда Евгений вернулся на побывку в свою тамбовскую деревню, односельчане не сразу признали в подтянутом моряке "весёлого пацана" Женьку. Красивая морская форма внушала уважение. Даже родная мать, вдруг, стала называть сына на Вы. А когда настала пора прощаться, со слезами на глазах, уговорила взять с собой нательный крестик.
Евгений любил маму и не смог отказать. Крестик постоянно лежал во внутреннем кармане бушлата. Моряк доставал его, вспоминая дом. Иногда он просто прикасался к нему рукой в кармане. А один раз, когда лодка занырнула слишком глубоко, и послышался со всех сторон треск обшивки, раб божий Евгений, попросил Бога о помощи, тайком перекрестившись.
Капитан Трофимов сумел тогда разогнать и поднять субмарину. Однако, после того случая, товарищ Сталин смотрел на Маточкина, хитро улыбаясь. Вождь, знал, что матрос носит в кармане, это был их секрет.
Вот и сейчас, уходя из кают-компании, Отец народов и подводник переглянулись. Портрет Сталина внушал робость и уважение.
"Служи Родине честно, Евгений Маточкин! Я знаю всё о каждом солдате и офицере!", - уверял глазами Верховный главнокомандующий.
Понятие день и ночь на подлодках отсутствует. Вахты, меняющие друг друга, свидетельствовали об идущем вперёд времени.
С-101, стараясь не шуметь, вышла в заданный квадрат и залегла на грунт. Иногда рядом проплывали гигантские льдины. Акустик слышал их на своих приборах.
Прошло две недели. Тот день 28 августа 1943 года Евгений запомнил на всю жизнь, до мельчайших подробностей. После завтрака он заступил на боевой пост, который тонул в полумраке.
Горел только тусклый красноватый свет. Среди всяких лампочек и циферблатов тревожными сигналами вспыхивали и гасли разноцветные огоньки. Подлодка была наполнена таинственными шумами, свистами и вторившим им гудением приборов.
Вдруг, словно пойманная птаха, в бушлате затрепетал мамин крестик. Евгений сунул руку в карман. Ему показалось, что крестик обжёг пальцы, словно хотел сказать:
"Евгений, внимание!".
Далее слегка засвистел эхолометр. Звук усиливался и нарастал. Сомнений быть не могло, шум издавала вражеская подлодка. Акустик сообщил о шумах вражеской лодки на пост управления. Капитан объявил тревогу. Подводники забегали по субмарине, занимая места согласно боевому расчёту.
- Скорость семь узлов. Выходим на глубину 10 метров, - зазвучал приказ капитана.
Перископ советской подлодки взметнулся над волной. На востоке Трофимов увидел, как поднимался солнечный диск. Плывущие по своим делам большие и малые айсберги сверкали в его лучах. На западе, среди безмолвия льда, словно бело-голубое приведение, звеня дизелями, двигалась в надводном положении вражеская субмарина.
Сомнений быть не могло. Низкий силуэт и бочкообразная рубка говорили о том, что это был немец.
"Совсем обнаглел, даже не прячется. А может у них поломка? Впрочем, нам это не важно. Хорошо, солнце у нас за спиной", - думал Трофимов.
- Объект движется курсом на север. Расстояние до цели две мили... тысяча восемьсот... тысяча семьсот, - раздался по громкой связи голос вахтенного у гидролокатора.
- За нашу Советскую Родину! За товарища Сталина! Залп... Залп... Залп...
Капитан, понимая, что ошибиться он не имеет права, атаковал сразу тремя торпедами. Ах, как мучительно ожидание! Когда смертельный груз уже вышел, когда он идёт своим ходом, и это движение невозможно подкорректировать. Остаётся только ждать.
Трофимов ясно увидел в перископ взметнувшийся среди моря высокий водяной столб и объявил по громкой связи о попадании. Троекратное "УРА" сотрясло внутри корпус подлодки.
Когда С-101 приблизилась к месту гибели неприятельской субмарины, на воде расплылось огромное масляное пятно, посреди которого тихо покачивались тела немецких подводников и какие-то деревянные обломки.
Кусочек Кёльнского собора безвозвратно ушёл в холодную темноту морской пучины, вместе с благословлённым пастором Фридрихом.
Впрочем, советские моряки про это так и не узнали. С поверхности моря им удалось поднять: сигнальную книгу, дневник и тужурку командира U-639 обер-лейтенанта Вихмана, отдельные чертежи ПЛ, спасательный круг.
Аккуратно собрав трофеи, победители упаковали их в мешки. С чувством выполненного долга экипаж С-101 возвращался на базу.
Позже, в штабе Северного флота, из командирского дневника установили, что U-639 участвовала в операции "Зеехунд" и выставляла мины в Печорском море и в Обской губе. Но куда дальше шла 639-я, так и осталось загадкой.
Портрет товарища Сталина, при встрече, поблагодарил матроса Маточкина за службу, отчего Евгений понял, Верховный, совсем не против крестика.
- Молодец Маточкин, вовремя заметил, а то немец мог проскочить мимо нас. Представлю тебя к награде! - поздравил акустика капитан.
* * *
Дожди, снега и ветра проносились над затерянным в Ледовитом океане островом. Полярная ночь и полярный день чередовались друг с другом. Время, как опытный косметолог, зачернило сколы от немецких пуль возле рта старухи-идола, переделав оскал в улыбку.
Словно мать, ждущая детей, раскинув руки, на далёком северном острове, летом под крики птиц, а зимой под свист вьюги, возле большой горы, улыбалась прекрасная деревянная женщина.
